Антихрист - Страница 81

Последний Эмиль Сароцини – и на самом деле единственный, о котором удалось найти хоть какую-нибудь информацию, – покончил с собой во Флоренции в 1947 году, за день до того, как быть признанным трибуналом по расследованию военных преступлений виновным в многочисленных преступлениях против человечности. Этот Эмиль Сароцини уничтожил две тысячи итальянских евреев, искавших во время войны защиты Ватикана. Проведение этой акции он лично согласовал с Гитлером. Преступление если и не было санкционировано Ватиканом, то, во всяком случае, до сих пор существуют различные мнения о том, попыталась ли церковь вмешаться и предотвратить его.

– А ты знаешь эту историю? – вдруг спросил Эван. – О кремации Сароцини?

Фергюс покачал головой:

– Нет, не знаю.

– Его жгли в печи два часа. В гробу. Когда его вынули, ни на нем, ни на гробе не было ни единой отметины огня. Ни один волос не опалило.

– Я слышал, что произошло нечто странное, но не знал – что именно. А дальше?

– Служители в крематории до смерти перепугались. Они не соглашались отправить его обратно в печь, и в конце концов его просто похоронили в земле.

– Не забыли вбить в сердце осиновый кол? – спросил Фергюс.

Священник криво улыбнулся:

– Может, и не помешало бы. Немало людей полагало, что он – дьявол во плоти.

Они пошли дальше. К ним подбежал щенок спаниеля, звонко облаял их и побежал дальше. Раздался тонкий свист – это хозяин щенка свистел в собачий свисток.

– Этот Сароцини был фокусником-иллюзионистом, верно?

– Кем он только не был.

– Люди восприимчивы к чудесам. Особенно в странах, где религия сильна.

– Движущаяся статуя в Баллимене? Плачущие Девы Марии? Истекающие молоком Будды? Образы Богоматери, таинственным образом появляющиеся на стенах?

Фергюс кивнул.

– Может, он перекрыл газ. Для иллюзиониста не составило бы труда провернуть такой трюк: симулировать смерть, напугать парочку служителей крематория – сгустить ореол таинственности вокруг собственной персоны. По крайней мере, перекрыть газ наверняка легче, чем выжить после двух часов пребывания в среде с температурой четыреста пятьдесят градусов Цельсия.

Выдержав паузу, Фреер сказал:

– Почему ты спросил о Сароцини?

– У меня есть ощущение насчет его.

– Ощущение?

Несколько шагов они прошли молча. Затем Фергюс тихо сказал:

– Да. Я не могу рационально тебе это объяснить, но я считаю, что Сароцини может быть еще жив.

40

– Сьюзан, что здесь происходит?

Джон стоял в прихожей, еще в шляпе, и глядел на детскую коляску – новую, в упаковке.

Из кухни вышла Сьюзан, в мохнатом свитере и мешковатых джинсах, с руками по локоть в муке.

– Привет, Джон, – сказала она, подошла к нему и поцеловала. – Прости за руки. Я делаю оладьи. – В последнее время ее тянуло на оладьи с кленовым сиропом. – Это подарок. Правда, красивая?

– И кто подарил?

– Мама. Ну, я так предполагаю. Ее сегодня днем привезли.

– Замечательно, – сказал он с сарказмом, снимая пальто. – Очень предусмотрительно с их стороны. Может, получится заменить ее на что-нибудь полезное, стул например.

Сьюзан посмотрела на коляску, потом опять на Джона и ничего не сказала.

– Уверен, что фирма без проблем заберет ее назад. На упаковке ее название.

– Я не… наверное.

– Ты сможешь отвезти ее завтра – у тебя теперь есть время. Давай я заброшу ее в твою машину. – Он заметил обиженное выражение у нее на лице. – Сьюзан, ну перестань! – Он обнял ее и легонько поцеловал в лоб. – Только не говори мне, что ты хочешь оставить эту штуковину.

Она молча смотрела на него, задыхаясь от обиды. Эта коляска так естественно смотрелась в прихожей, будто всегда здесь стояла. Дом с ней выглядел более наполненным.

– Сьюзан, ау?

Нет ответа.

– Сьюзан, нам не нужна коляска. Как только ребенок родится, мистер Сароцини заберет его. Таков уговор. Уверен, он сможет сам купить коляску. Я положу ее в твою машину. Хорошо?

– Хорошо, – прошептала она.

Но когда Джон наклонился, чтобы взять ее, Сьюзан вдруг охватила паника, как если бы он забирал что-то принадлежащее только ей, на что он не имеет никакого права.

– Джон… – начала она, и тут ее изнутри взорвало болью. Она схватилась за живот, закричала и сложилась пополам. Она кричала и кричала, падая на колени, скатываясь в клубок на полу, – кричала, кричала, кричала.

Джон опустился рядом с ней. Ему невыносимо было смотреть, как она мучается от этих ужасных приступов. А этот, похоже, был сильнее всех предыдущих.

– Сьюзан, может, вызвать скорую?

Она смотрела на него с ужасом и, кажется, не понимала. Все ее тело свело жестоким спазмом. Она непроизвольно зажмурилась и мучительно, протяжно застонала. Джону было так ее жалко, что он чуть не заплакал.

– Сьюзан? – позвал он. – Сьюзан? Я вызову скорую.

Она схватила его испачканной в муке рукой:

– Н-н-н-н. Н-н-н-н-н. – Она вдыхала воздух короткими болезненными глотками. Ее лицо приобрело мертвенно-серый оттенок. – Н-нет. Хорошо. Со мной все хорошо. Будет хорошо.

– Сьюзан, с тобой не все хорошо.

Она забилась в конвульсиях, и Джон запаниковал, решив, что она умирает. В прошлом женщины часто умирали во время родов или беременности из-за осложнений. Наверное, это до сих пор случается. Господи, пожалуйста, не допусти. Сьюзан, пожалуйста, не надо.

Он едва осознавал, что молится.

Она сильно сжала его руку:

– Пожалуйста, не звони в скорую. Позвони мистеру Ванроу.