Антихрист - Страница 94

– Ну, думаю, под шестьдесят. Трудно сказать.

Фергюс зажег сигарету и затянулся.

– Считается, что Эмиль Сароцини умер в 1947 году, однако его смерть могла быть сфальсифицирована для того, чтобы скрыться от трибунала за военные преступления.

– И сколько ему тогда было?

– Шестьдесят, может, больше. Он был настоящим мастером по перелицовыванию своей биографии.

Сьюзан вспомнила, как трудно определить возраст мистера Сароцини, но, быстро посчитав в уме, она поняла, что сейчас ему не может быть меньше ста десяти. Невозможно.

– Это не может быть тот же человек, – сказала она.

– Да.

Она сделала глоток сока, чтобы смочить рот. Она была очень обеспокоена, но в то же время ей казалось, что в их с Фергюсом разговоре было что-то сюрреалистичное, будто они вдвоем разыгрывали какую-то пьесу.

– Фергюс, ты что, хочешь сказать мне, что Майлз Ванроу готовится принести моего ребенка в жертву на каком-либо темном ритуале? Так, что ли?

Он с отчаянием посмотрел на нее:

– Сьюзан, я ничего такого не хочу сказать. Я не знаю, зачем я пришел сюда, зачем рассказываю тебе эти безумные вещи, зачем взвинчиваю тебя. Не стоило мне приходить, извини. Сам не знаю, что со мной.

Но он точно знал, что с ним и зачем он все это рассказывает, хотя и сам не мог до конца поверить в движущее им знание. Во всем этом кроется какая-то ошибка, ужасная ошибка. Все закончится тем, что он получит тортом в лицо и будет выглядеть полным дураком, так поспешив с выводами.

Но что еще он мог сделать, кроме как прийти сюда?

В голове у Сьюзан все спуталось. Ей казалось, будто множество маленьких существ снует в ее мозгу, перетасовывая кусочки информации, стараясь уложить их в некое подобие системы. Обдумывая в основном то, что рассказал Фергюс Донлеви о Майлзе Ванроу и Эмиле Сароцини, она в то же время не могла избавиться от мыслей о несчастье с Харви Эддисоном и почему-то с Заком Данцигером, композитором, из-за которого в прошлом году колотило весь «Диджитрак». Среди прочих мыслей мерцало и воспоминание о летнем обеде с Фергюсом.

Она тогда сказала: «Итак, ты полагаешь, что, раз мы не знаем, на что мы способны, очень немногие из нас выполнят свое предназначение, потому что понятия не имеют, в чем оно заключается?»

А Фергюс ответил: «Ты выполнишь. Ты выполнишь свое предназначение».

И вдруг откуда-то из глубин ее души, словно труп утопленника из черной воды, поднялась мысль: «Мистер Сароцини и Майлз Ванроу собираются принести моего ребенка в жертву».

Невозможно. Смехотворно. Абсурд. Майлз Ванроу – самый уважаемый гинеколог в Англии. А зловещий мистер Сароцини умер в 1947 году. Даже если не умер, ему сейчас по меньшей мере сто десять лет. Она закрыла глаза и попыталась представить мистера Сароцини, понять, может ли он – с помощью пластической хирургии, диеты, витаминов, чего угодно – выглядеть так в сто десять лет. Никаких шансов. Пластическая хирургия при удаче может сбросить с внешности десяток лет, но не половину же столетия.

Фергюс Донлеви просто заработался над своей книгой, и у него в мозгу что-то перемкнуло. Может быть, этим можно объяснить и его попытку сблизиться с ней прошлым летом. Он не смог справиться с психологическим давлением, обусловленным жестким сроком, за который он должен был написать книгу. У бедняги съехала крыша.

Малыш удовлетворенно заворочался у нее в животе. Он соглашался.

Но внутри ее поднималась темная волна вины и недовольства собой. Она не сказала Фергюсу правды. Дело было не в самом секрете, а в том, что, рассказав ему правду, она сняла бы груз с его души. Освободила бы его.

И еще она хотела, чтобы он разрешил ее сомнения, подтвердив, что все в порядке; что мистер Сароцини – добрый, внимательный человек; что сатанист Майлз Ванроу – совсем не тот Майлз Ванроу, к которому она раз в неделю ездит на прием. Она хотела, чтобы эта безумная чушь была забыта раз и навсегда. Раз и навсегда.

Ей нужно было заглушить страх, зародившийся как легкое сомнение, а теперь барабаном рокочущий в груди.

– Фергюс, – сказала она. – Я хочу кое-что рассказать тебе, чего не знает никто. Даже мои родители.

Он стряхнул пепел с сигареты и сел прямее, выжидательно глядя на нее.

– То, что я тебе расскажу, должно остаться между нами. Понимаешь?

Он медленно кивнул.

– Этот ребенок… мой ребенок… – Она поколебалась. – Джон ему не отец.

На лице Фергюса не дрогнул ни один мускул. Он даже не моргнул.

– Я суррогатная мать и вынашиваю ребенка для мистера Сароцини. Мы согласились на это как на крайнюю меру, когда бизнес Джона вылетал в трубу и мы должны были потерять все – включая этот дом.

Она вдруг почувствовала облегчение, будто внутри ее была стальная пружина, которая сжималась день за днем, месяц за месяцем, а теперь вдруг лишилась нагрузки и распустилась. Она рассказывает! Делится тайной. Наконец-то.

Господи, как это здорово – выговориться.

Фергюс не отвечал. Он просто слушал, смотрел на нее, выкурил еще одну сигарету, кивнул, соглашаясь с тем, что у них с Джоном не было выбора и что любой бы в их положении сделал то же самое.

Рассказав все, Сьюзан виновато улыбнулась:

– Мы с Джоном приняли на себя обязательство не разглашать эту информацию.

– Я рад, что ты мне рассказала, очень рад.

Фергюс не знал, что сказать еще. Ему нужно было время, чтобы собраться с мыслями. И еще ему нужно было срочно поговорить с Эваном Фреером.

Вскоре он распрощался и ушел.

46

Мистер Сароцини говорил, что все вещи теряют импульс движения и останавливаются. Это закон природы. Энтропия. Кунц это хорошо понимал.